Неточные совпадения
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского
покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку
с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то
снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Человек зажигал свечку и провожал этой оружейной палатой, замечая всякий раз, что плаща
снимать не надобно, что в залах очень холодно; густые слои пыли
покрывали рогатые и курьезные вещи, отражавшиеся и двигавшиеся вместе со свечой в вычурных зеркалах; солома, остававшаяся от укладки, спокойно лежала там-сям вместе
с стриженой бумагой и бечевками.
— Хочу! — сказал решительно Юрий, и отец Еремей,
сняв с руки Анастасьи два золотых перстня, начал обряд венчанья. Юрий отвечал твердым голосом на вопросы священника, но смертная бледность
покрывала лицо его; крупные слезы сверкали сквозь длинных ресниц потупленных глаз Анастасии; голос дрожал, но живой румянец пылал на щеках ее и горячая рука трепетала в ледяной и, как мрамор, бесчувственной руке Милославского.
Англичанин,
с трудом подымая затекшие ноги, тяжело спрыгивает
с американки и,
сняв бархатное сиденье, идет
с ним на весы. Подбежавшие конюхи
покрывают горячую спину Изумруда попоной и уводят на двор. Вслед им несется гул человеческой толпы и длинный звонок из членской беседки. Легкая желтоватая пена падает
с морды лошади на землю и на руки конюхов.
С гор — утро сонно смотрит; ночь, спускаясь вниз, тихо
снимает с деревьев тонкое
покрывало своё, свёртывает его, прячет в лощинах и ямах.
Караульщикам и Дутлову надо было приказать раза два, чтоб они приступили. Малый же молодой обращался
с Ильичом, как
с бараньей тушей. Наконец, отрубили веревку,
сняли тело и
покрыли. Становой сказал, что завтра приедет лекарь, и отпустил народ.
— Нет… Ну да, конечно, это было прямо ужасно. Дождь, град, у нас один только зонтик… Мальчики
сняли с себя тужурки и
покрыли нас. Сами в одних рубашках… Потом этот гром… И… они такие мокрые…
Земной мир снова принял ликующий вид. На ветвях деревьев и на каждой былинке дрожали капли дождевой воды, превращаемой лучами солнца в искрящиеся алмазы. На лодках тоже заметно движение. Люди
снимают с себя намокшие
покрывала, разбирают шесты и снова идут вперед вверх по Анюю.
«Гармония — вот жизнь; постижение прекрасного душою и сердцем — вот что лучше всего на свете!» — повторял я его последние слова,
с которыми он вышел из моей комнаты, — и
с этим заснул, и спал, видя себя во сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым все девы и юные жены стыдливо
снимали покрывала, обнажая красы своего тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто на голове, кто на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
— Ему не нужно рая. Тут его дети. Они будут звать: отец. И он скажет:
сними с головы моей венец небесный, ибо там — там сором и грязью
покрывают головы моих детей. Он скажет! Он скажет!